Александр Невзоров: 'Всё, что есть в истории, считаю враньём'

Владимир Полупанов, «АиФ»: - Александр Глебович, за что вы в собственной книжке дали Богу отставку? Людям ведь во все времена была чрезвычайно нужна вера в него.

Александр Невзоров: - Это огромное заблуждение. У людей нет необходимости верить в Бога. Религиозная вера - это итог социальной и культурной дрессировки, как и неверие, кстати говоря. Прост­о неверие - это наиболее непростой процесс, подразумевающий бóльшее количество познаний, и поболее серьёзное отношение к миру и к жизни. Когда идут ссылки на разных учёных, которые были религиозными людьми, это тоже ни о чём не говорит. Учёный - это человек, который так серьёзно занят одним-единственным вопросцем, что спрашивать его мировоззрение по каким-то иным глобальным дилеммам даже удивительно. Он о этом не должен знать.

Я не говорю о том, что давайте мы Бога истребим либо куда-нибудь денем. Пожалуй­100. Ежели есть люди, которые искренне в него верят, пусть они в него верят, но за собст­венный счёт и в специально отведённых местах. Я на то и атеист, чтоб, требуя свободы себе, гарантировать и другому свободу верить, во что он желает, либо не верить, во что он желает.

- Прямо как в книжках Д­остоевского: ежели Бога нет, то всё дозволено?

- Мы лицезреем, что воспитанное в протяжении 2 тыщ лет в идее Бога население земли приходит к ХХвеку и устраивает две мировые войны, страшные по собственной жесто­кости революции, как оно, не задумываясь, уничтожает 60−80 млн особей собственного вида. Другими словами наличие Бога оставляет свободу для хоть какой жесто­кости, издевательств, свирепости и нетерпимости. Потому нет смысла связывать мораль (а это штука искусственная, но нужная) с религией. Мораль - это разновидность публичного контракта, как Уголовный кодекс, лишь на остальные темы не оформляемая с таковой буквалистикой, как УК. Мораль обязана быть, но это чисто человеческое изобретение, которое не имеет ни к одной религии ни мельчайшего дела. А Фёдор Михайлович - религиозный фанатик, у которого практически раз в день были приступы эпилепсии, которые тоже не проходят бесследно для умственных возможностей. Потому здесь он загнул.

- А чем для вас российская литературная классика не угодила? Ведь вы утверждаете, что срок её годности истёк.

- Да, с моей точки зрения, она безнадёжно устарела. Мы лицезреем, что российская классическая литература никаких взаимо­отношений с нынешним днём, конструктивно изменившимся (мы на другом витке цивилизации), не имеет. Мы не имеем ничего общего с теми людьми, которые описаны в данной литературе. А с учётом того, что на свете существует циклопическое количество книжек, важных, великолепных, сверхважных и сверхнужных, я не понимаю, как у кого-либо остаётся время читать нудное враньё про войну 1812 года, где позорное поражение российской армии с бросанием на поле брани 30 тыщ покалеченых, сдачей главного городка препод­носится как великая победа.

- Вы имеете в виду «Войну и мир» Толстого?

- Естественно. Где врётся про какую-то народную войну, про каких-либо партизан. Хотя извест­но, что фермеры с схожим наслаждением грабили и помещичьи усадьбы, и французов. Всех, кто был послабее, они грабили и убивали просто поэтому, что была возможность кое-чем разжиться. Не вижу я у этих книжек никаких точек соприкосновения с современностью. И, основное, не понимаю, как на это можно терять время. Притом что наши современники показывают в принципиальных и принципиальных вопросцах реального осознания и познания мира невероятную серость.

- Да и вас, человека, отрицающего всё и вся, кто-то может именовать серостью.

- А меня нередко в ответ на мою позицию начинают именовать животным и дураком. Но я же не говорю: от того, ребята, что вы не понимаете квантовую биохимию, не осознаете, из чего же изготовлены ваше тело, ваш мир, как работает ваша физиология, по каким законам мы живём и кто мы такие, что вы дураки. А это еще наиболее принципиальные вещи. А вся художественная литература является чисто субъективистской. Без неё возможно обойтись, так как она не несёт в для себя познаний. Наиболее того, она вредоносна. Она учит человека: не подчиняться жёстким законам причинно-следственных связей, приоритету эмоциональности над вычислением, рваности мышления. Она учит презирать поиск подлинной предпосылки и постоянно дает более комфортную. Я не воюю с классикой и никому не желаю мешать её читать. Пожалуйста. Хоть учитайтесь. Но мне она просто совсем безразлична.

- В том числе и Пушкин?

- Ежели мы поглядим на Пушкина как на мыслителя, то увидим, что его на чрезвычайно маленьком поводке водили культурные традиции его времени. И он с этого поводка не умел срываться. Кого повелели эти традиции облаивать, он облаивал, кого повелели облизывать, он облизывал. Лжедмитрий I, который первым открыл границы, разрешил хождение иностранных средств, заговорил о необходимости институтов, начал соскабливать бороды с бояр, разрешил музыку, стал переформировывать армию, ото­брал у попов средства, пригласил иностранных учёных, - нехороший. А Пётр I, который сделал то же самое, - неплохой. Просто есть культурологическая традиция осуждения Лжедмитрия и одобрения Петра. Я на всякий вариант не верю ничему. И всё, что есть в истории, считаю враньём.

Есть чем гордиться

- Но есть же бесспорные факты. Число погибших во время войны русских людей, к примеру, вы не будете оговаривать?

- В зависимости от того, кто подсчитывает утраты и что позже из этого числа погибших стараются сделать. Собираются ли сиим кого-либо упрекнуть либо собираются сиим начать гордиться? Возьмём для примера один эпизод: тот Нев­ский пятачок, ставший одним из знаков мужества, героизма и самопожертвования русских воинов. 260 тыщ погибших! Просто поэтому, что усатый семинарист (Сталин. - Ред.), понятия не имеющий ни о стратегии, ни о стратегии, ни дня не прошлый на фронте, воткнул на карте флаг. Потому держали этот пятачок, пока там не вырос слой трупов в 4 метра. И сиим нужно гордиться? Не буду.

Да, это был классный подвиг со стороны русских людей. Чрезвычайно принципиальный. И здесь есть чем гордиться. Но от того, что мы этот подвиг заклеиваем враньём, гордости это не добавляет. Нас принуждают гордиться тем, что мы утратили в данной для нас войне 26,6 млн человек. Как сиим можно гордиться? Свидетельства о огромных потерях - это свидетельства безграмотности военного руко­водства. Кому и когда в голову приходило хвастаться: да, я выиграл, но при всем этом растерял втрое больше, чем противник? Никому.

Враньё лишает люд подлинного величия. Так как, ежели величие изготовлено из вранья, это уже чрезвычайно хрупкая дрянь, за какую всё время нужно бояться, нужно всё время принимать законы. Так как враньё нужно защищать. А правду не надо, так как её можно проверить. Как досадно бы это не звучало, по примеру 2-ой мировой войны и нашего в ней роли мы лицезреем, с какой лёгкостью можно налгать как бы о совсем проверяемых вещах.

- Сколько вранья и маразма было во время русского периода, но вы с пиететом говорите про революцию 1917 года. Где логика?

- Я говорю о ней с пиететом, так как мне вообщем нравятся катаклизмы. Они дают нам возможность понаблюдать и сделать чрезвычайно нежданные и принципиальные выводы о природе человека. Я отношусь к этому как исследователь, как к большому бэмцу, когда в лаборатории взрывается сходу много пробирок. При всем этом я понимаю, что, вероятнее всего, революция 1917 года была закономерным ответом на всё, что происходило в России. И её, кстати, делали те самые верующие люди, остальных просто не было.

Я понимаю, что крайний российский правитель Николай II заслужил свою ужасную судьбу. Так как нельзя просто так расстрелять 350 безоружных человек (в январе 1905 года. - Ред.) на улицах собственной столицы - старух, стариков, детей - не оказаться в подвале Ипатьев­ского дома. Если б у него хватило мозгов повеситься либо отречься на последующее утро опосля Кровавого воскресенья, то его семья бы не пострадала. А так семья его попала в этот жуткий оборот мести, который, в общем, был в отношении Николая полностью правомерен, с моей точки зрения. Молвят, он не знал, он был в Королевском Селе.

Но ежели он является Верховным главнокомандующим не знает, что у него на улицах расстреливают людей, то он идиот. А ежели он знал, то он правонарушитель. Вся идеология, вся система жизни России до 1917 года была так лживой и унизительной для человека, что в некий момент у этого нескончаемо покорного народа лопнуло терпение. Мы же не желаем ожидать и эволюционировать, как Европа. Нам, как постоянно, некогда. Потому кучка каких-либо профессиональных прохиндеев оказывается во главе страны. Так что революция - штука неизбежная.

Революция грядёт

- И в последнее время, судя по вашим публикациям, нас она опять ждёт. Какие для этого предпосылки?

- Предпосылки те же самые, которые были в 1917-м. Россия доказала, что все её неандертальские комплексы при ней и от неё можно, как досадно бы это не звучало, ожидать что угодно. Никто не будет вытерпеть в коммунальной квартире такового соседа, который то костёр на паркете зажжёт, то печень у кого-нибудь вырежет в темноте, то ещё что-нибудь отчебучит. Я просто не понимаю, как это будут делать. Но, по логике, этого не может не быть.

- Революция нам будет навязана извне?

- Вообщем все революции управляются извне. Просто в таком случае их структура наименее уязвима.

- Обязано быть, и по СССР вы ностальгируете?

- Я рептилия, потому мне всяческие ностальгии несвой­ственны. Я чрезвычайно обожал Русский Альянс, был реальным бойцом империи и дрался за неё до крайнего, но при всем этом и лицезрел все недочеты. Это на данный момент, когда мы говорим о явном покойнике, я пробую говорить о нём быстрее отлично. Естественно, было страшное количество маразма и неэффективности, нелепости. Всё, что выстроено на вранье, постоянно нелепо. Непринципиально, что это: православие ли либо социализм-ленинизм. То, что будет выстроено на правде, на подлинных потребностях человека, будет крепким, действенным и неуязвимым.

- Не боитесь, что за всё, что вы здесь наговорили, будете гореть в геенне пламенной?

- Я хорошо представляю для себя конструкцию Вселенной и мира. Потому не боюсь.

- И что, по-вашему, ждёт всех нас за порогом погибели?

- Нет никаких оснований всерьёз дискуссировать загробные вещи. Ежели мы знаем, как устроено мышление, сознание, то осознаем, что без физических носителей в виде мозга, вегетативной, центральной нервной систем никакой загробной жизни существовать не может. Да, человеку кажется страшным, что он уходит навсегда и опосля него не остаётся ничего. Но с сиим нужно смириться.